Родился в 1947 году в Харькове. Окончил вечерний вуз. Работал электромонтажником, ресторанным музыкантом, разработчиком систем автоматизированных приводов, сторожем, учителем, профессиональным тамадой. Занимался в литературной студии у Бориса Чичибабина. Публиковался со стихами и прозой в центральных и периферических изданиях СССР, России, Украины. Много печатается в изданиях Германии, Голландии. Автор юмористической книги. Живет в Вайсентурне.

Это случилось туманным октябрьским вечером около двадцати лет назад, где-то между пятидесятым и семидесятым градусом северной широты.
Океан – бушевал! В его шуме тонули мощные радиосигналы и слабые крики о помощи.
И посреди бушующего Океана – Он, в жилете, с дряблыми мышцами, выбившийся из сил и потерявший счёт времени, в берете, сбившемся набок, и с портфелем, прижатым к груди... Тяжёлые рыбины, проносившиеся мимо, били его – наотмашь! – хвостами по очкам, выпуская отвратительную жижу на его давно глаженные брюки. Солёные брызги били в лицо... Судорожно взбрыкивая коленками и локтями, он продолжал сопротивляться стихии. Надежда выжить не покидала его...

То, ради чего он предпринял эту рискованную экспе-
дицию, уже сверкало холодным серебром в тяжёлом свёртке на дне его портфеля!
“...Тут и внукам хватит”, – подумал он. А перед глазами – как в каком-то бешеном калейдоскопе – уже стремительно прокручивалась вся его жизнь, вспыхивая цветастыми брызгами воспоминаний.
...Вот он впервые на своём трёхколёсном велосипеде, в матросском костюмчике, с упоением крутит педали, намочив штанишки от восторга и оставляя за собой предательские лужи на светлом ковре...
Вот Ирка Комарова, синеглазая, с вопросительной чёлкой, его хрупкая Ирка, которую он предал тогда из-за каких-то тридцати сребреников, женившись на дочери профессора, этой стерве, которая отравила ему жизнь... Он провожает Ирку домой – майской ночью, – и бледные Иркины ноги, покрытые гусиной кожей, упруго раскачиваются под куцей юбчонкой из белой парусины... Сводило руки, сдавливало грудь... И вот уже на смену Ирке пришла мама, его ещё не состарившаяся мама... Они вдвоём сидели на веранде, мама заваривала мяту в крохотном чайничке, разрисованном золотыми лилиями, из чайничка валил пар, и вот уже одурманивающий аромат лесной мяты стал постепенно примешиваться к мерзкому запаху гнилой рыбы и водорослей.
...Внезапно – огромной волной! – его смыло назад и ударило сначала об одну бетонную колонну, потом о другую, затем понесло дальше и с диким воем обрушило на... кассу, потом снова подхватило и с новой силой швырнуло о прилавок!
...Магазин “ОКЕАН” бушевал!
Мощные валы задних накатывались на передних. Передние вздыбливались... Жадно урча и громоздясь, они набрасывались на прилавок, и выхватив у продавца свою добычу, – как чайки на лету! – с радостным клёкотом вырывались на выход! Тяжёлые рыбины, проносившиеся мимо – в сетках отоварившимися покупателями, – то взмывали вверх, обдавая его лицо солёными брызгами, то вдруг снова зарывались мордамивниз, скользя по его велюровому жилету и шевиотовым брюкам. Задние тревожно гудели: “По килограмму в одни руки!..
“Океан” не утихал, а хек серебристый – по 70 копеек килограмм! – был уже на исходе...
Его вынесло к выходу. Он выбрался наружу, плюхнулся на цветочную тумбу и, отдышавшись, побрёл к трамваю, волоча за собой свой портфель с хеком. На остановке он увидел телефон-автомат с трубкой, которую ещё не успели оборвать, и позвонил “этой стерве”, чтоб не волновалась и грела ужин.
А в это время Ирка Комарова, которой было уже за пятьдесят и которую уже было не узнать, та самая Ирка, которую он так любил когда-то, тоже вспоминала его, ту последнюю их майскую ночь, и, закатив глаза, сдавленная со всех сторон в том же “Океане”, тихо хрипела: “По килограмму, спаси Господи, по килограмму!..”.
“Океан” бушевал. И слабые крики о помощи тонули в его многоголосом гуле...
Это происходило двадцать лет назад, со мной... или с тобой, в том далёком прошлом, когда все мы жили по Московскому Времени.

 
* * *

...И сейчас, когда заходишь в немецкий магазин “OZEAN” где-нибудь в Кёльне или Мюнхене, испытываешь такую же давку – но не у прилавка с живой рыбой, а давку у себя внутри. Сначала тебя душит жадность - и ты ничего не покупаешь! Потом ты – давишь в себе эту жадность и покупаешь – себе – эту живность!

...И всё равно – иногда тебя тянет назад, в т о время, в какой-нибудь зачуханный магазин “Рыбтрест”, где рыбы не бывает вообще...

Как не бывает?! А так: вместо спинки минтая – обворожительные спинки продавщиц, вместо мороженой мойвы – свежеот мороженные морды – их же! – продавщиц, а вместо живой рыбы – убедительный плакат


“ЛЕНИН И ТЕПЕРЬ ЖИВЕЕ ВСЕХ ЖИВЫХ!”

...И все же – иногда так хочется вернуться в ту нашу прежнюю жизнь, где:

работа – по призванию,

котлеты – по-киевски,

колбаса – по талонам,

водка – по 2,87,

рассол – по утрам

и всё остальное – по кочану!
Но этого мы уже никогда не сделаем, потому что – не войти в одну и ту же воду дважды, и не родиться дважды, и даже не умереть, и уже не стать Дважды Героем, потому что Союза давно нет, и никогда не увидеть Ленинград – а только Санкт-Петербург.
И все мы – в бушующем ОКЕАНЕ, не знающем границ, прибитые очередной волной эмиграции к заманчивому берегу, который мы приняли за свой, а он ещё долго будет принимать нас за чужих.

...Семь футов нам под килем, господа!