| Произведения русскоязычных писателей Германии - WANDERER | |
| Феликс Вуль Родился в 1937 году в Крыму. Психиатр, психотерапевт. Кандидат наук. Член Союза журналистов СССР и Украины. Автор ряда книг, большого числа публицистических и литературных работ. Живет в Бремене. |  |
В приемный покой “психовозка” привозит двадцатилетнюю девушку, по-сельски крепкую и с вульгарным макияжем. Девушка вынута из петли. Если быть точнее, она ждала “скорую”, стоя на тумбочке с шелковым шнурком на шее, привязанным к люстре. (Ну, это уже облегчает драматургию факта.)
Уроженка Дебальцева. Вся жизнь прошла в этом пыльном шахтерском городке. Были какие-то романы и увлечения, но все – “не те”. Работала машинисткой. Жизнь казалась пресной, как разведенная дистиллированная вода. Хотелось боль-
*Акын – бродяга, трамп. Что видит, о том и поет – хоть верлибром, хоть прозой. Я – прозой
шего, приподнятого, романтического, очень красивого – хотьчем-то похожего на кино. Кино не шло. Хотелось любви. Любовь ускользала. А тут еще с родителями разругалась вдребезги: два раза дома не ночевала, так уже трагедию сделали…
И наша героиня, собрав нехитрый свой гардероб и даже не уволившись, приезжает в областной центр – покорять миллионный город.
Город принял неплохо. Позвонила знакомому своей знакомой (та телефон дала да еще и по междугородней связалась – телефонисткой работала). Борис сразу позвал в гости, принял так, будто знал ее с детства.
Месяц удался замечательный, на всю жизнь. Они все жили легко, друзья и подруги тридцатилетнего Бори. Были кайфовые вечеринки, выезды на природу и к морю на двух потрепанных иномарках, и вообще царили сплошной нудизм и свобода.
Однажды Боря сказал, что пора ей заниматься своими делами. Без ссоры, но твердо.
Обиженная, ушла к подруге в общежитие, но вскоре комендант сказала – удались. Мысль о Дебальцеве была невыносима. Там же в общежитии вызвала “скорую”, в слезах написала прощальную записку.
После беседы стало ясно: на суицид не тянет, жизни в ней много. Советую побыстрее возвращаться домой, в Дебальцево, по возможности выйти замуж и родить девочку. Девочка будет очень хорошенькой. Отправляю с миром той же “скорой”.
А предсмертный стих оставляю себе:
Лиру приколют к моей голове.
Стихи мои отнесут пусть в редакцию.
Я умираю. Простите мне.
Скорый поезд Варшава-Киев. Как барабанная дробь при страшном номере в цирке, стучат колеса – домой торопится скорый.
В купе двое, едут явно с поденных заработков. На столике - батарея бутылок, часть джинов уже выпущена на волю, другие ждут очереди.
- Я тебе вот что, б…дь, скажу. Вот для меня Испания, б…дь, уже не Европа, б…дь. А так.
Друг с восхищением смотрит на подельника, знающего Европу, как свои ногти. Подельник не очень внятно несет:
- Я где не был, б…дь, везде порядка, б…дь, нету. Одна закусь, б…дь. А Испания, б…дь, уже не Европа, б…дь, хоть что скажи …
Сошли в Ковеле. На перроне начали драться. Оба упали – скользко. Держась друг друга, поднялись – и снова дерутся.
Медленно поплыл вокзал.
Интересно, б…дь, а что для них, б…дь, Европа?
Казнить садиста!
Из северных впечатлений.
Врач районной санэпидстанции. Плановое задание: хантыйский национальный поселок на острове, проверка санитарного режима. Больница, детское учреждение, школа. И еще поездка в “лес”, на места проживания аборигенов.
Вместе с поселковым фельдшером на “обласе” режут гладь таежных просек и чистейших стритов. Внезапно мотор зачихал, закашлялся и заглох. Стало ихо и прозрачно. Догребли на вес-
лах до берега, вытащили лодку.
Фельдшер возится с мотором, доктор скучает. Потом разделся и нагишом поплыл на ту сторону – там солнца больше и песчаный пляж уютнее.
Покувыркался в воде, поплавал и на горячем песочке уснул сморено. Фельдшеру его и не видать.
И вдруг на том берегу… точно, миша!!
Вахтенный медицины начинает орать во всю глотку, стучит палкой об алюминиевый корпус лодки, отпугивает зверя.
Все. Больше ждать нечего.
Кое-как дособирал мотор, бросил в “облас” одежду врача и с леденящей вестью помчался в поселок.
Часов через несколько три лодки с поссоветом и участковым милиционером прибыли на место трагедии. Все та же чистейшая тишина, пересвист пичуг и никаких следов кровавого разбоя.
И вдруг с дерева спрыгивает дикий и голый человек, покрытый розами комариных укусов, и с криком
КАЗНИТЬ САДИСТА!!
начинает преследовать бедного фельдшера.
Но – не догнал. Чесаться хотелось.
А медведя-то не было. Померещился миша…
В степени легкой идиотии…
В течение многих лет автор собирал всякие грамматические и смысловые “жемчужины”, которые обильно предоставляла медицинская документация – истории болезни, амбулаторные карты, выписки, направления и проч. Полагаю, чеховская “Жалобная книга” могла бы увеличиться на несколько страниц, и великому писателю тоже было бы и смешно, и стыдно, и грустно…
· Больная спокойная, раздражительная, эмоционально неуравновешенная.
· Напился пьян в знак протеста против жены по туристической путевки, что делал не помнит так как “хватил лишнего”.
· Легко соскальзывает из темы беседы.
· Живя в общежитии уборщица рассказывала, что среди дня закрывает вдруг магазин, вступает в связь с кумом, который потом рассчитался и уехал.
· Сопутствующая болезнь: отсутствие ноги справа.
· Больной на приеме импотенции не обнаруживает.
· У больного одно яичко в мошонке, другое в пути.
· Больная возбуждена, дурашлива, плохо спит, бьет себя руками по голове. Ягодицы мягкие.
· Болел гриппами.
· Артист похоронного оркестра.
· Больная с мужем не живет три года. Муж умер.
· У больной пролежень правой пятки на левой ноге.
· Заболевание связывает с тем, что нанюхался угару.
· У больной дизентерийный стул.
· Кушает диетпитание.
· Употребляет спиртное в получку, аванс, субботу, воскресенье и часто по 1 руб. на троих.
· Когда хотел поцеловать жену она отворачивалась, бил ее в морду и выпивал 100,0.
· Енакиевский ЛТП. Заключение. Прошел санобработку в бане №1 г.Тореза.
· Проходить ЛТП по состоянию здоровья может.
· Хроническим алкоголем не страдает.
· Больной в контакт вступает лежа.
· Родился по месту жительства.
· Требуется постоянный уход. Может есть различные несъедобные вещи.
· Больной лежит с раскрытыми глазами и не хочет никого рассматривать.
· Два раза в месяц пропагандировать психоневрологические заболевания на предприятиях, в общежитиях и клубах.
· Больной осмотрен в постеле.
· Диагноз: Микседема в степени дебильности*.
· Диагноз: Вросший ноготь обеих стоп.
· После выпитой водки, оказавшейся отравой для тараканов, наблюдалась бессонница.
· Диагноз: Остаточные явления менинго- энцефалита в степени легкой идиотии.
· Диагноз: ОЛИГОДЕФРЕНИЯ**.
· Находился в психтрудколонии. Уехал неизвестно куда. Адрес не сообщает.
· Больная перескакивает с предмета на предмет.
· Перед поступлением впал в погреб.
· В разговор вступает, но сильно не раскрывается.
· Болезненность в точках выхода спинного мозга.
· Диагноз: потертость шейки матки.
· “После травмы головы у меня начал расти половой член, вот почему они написали: изолировать.”
· Диагноз: печеночная колика вне приступа.
· Больная жалуется на зуд в конечностях, появившихся сегодня ночью.
*Необходимый комментарий.
Микседема – эндокринное заболевание. Дебильность – психическая патология.
Олиго – мало, де – отсутствие, френ – душа, ум. ОЛИГОДЕФРЕНИЯ – малоотсутствие ума.
· Диагноз: укус собаки.
· Больной мочится тугой струей.
· Диагноз: голова в инородном теле. (На голову плотно надето ведро.)
Стокгольм – наш!
Я учусь в школе. Школа вечерняя. Десятиклассники среднего возраста, несколько военных моряков, которым разрешило командование окончить школу во время службы. Есть еще девочки с несложившимися – все больше по любви – судьбами. И еще какие-то неопределенные.
На парте рядом со мною сидит Сенька Урсов. Он шатен. И у него голубые глаза. Говорит тихо, как-то невнятно. Иногда берет мою тетрадку – молча переписывает. Объяснить что-то никогда не просит. У доски тоже молчит, говорить предоставляет учительнице.
Еще знаю, что работает где-то на Минной Стенке, в какой-то организации под номером.
Все.
Но хочется знать больше.
Один раз он приходит ко мне в рабочее общежитие, готовим контрольную. Точнее, он все так же молча переписывает задачки, примеры. Чувствую, что кончит переписывать и – уйдет.
Пытаюсь задерживать, что-то объясняю, что-то рассказываю о классных делах (его месяц не было, в командировку уезжал), валяю дурака. Сенька молчит, как Нахимов на Нахимовском бульваре. Потом сказал:
- Ну, я пошел.
И так несколько раз.
Эта таинственность только обостряла желание узнать больше. Наконец, по крупицам, по отдельным фразам и сло-
вам, по умолчанию вопросов складывается образ. Сенька работает в какой-то организации, заказывающей за границей корабли для Черноморского флота. Он много знает о кораблях – как все устроено, где что предусмотрено. Он – приемщик.
Но самая большая тайна была впереди. Сенька полгода жил в Стокгольме. Я сидел за партой с человеком, который жил за границей!
Железный занавес, о котором столь язвительно, столь саркастично, столь уничтожительно писали в газетах политики и юмористы, был просто-напросто глухой стеной полной звукоизоляции. Мы, советские люди, плыли в информационных трюмах в светлое будущее.
И именно потому Сенька так разжигал мое любопытство.
А Урсов молчал.
И вот однажды поздней ночью, когда я рассказал ему историю с фотоаппаратом Славки Коровина, он открыл мне две тайны иностранной жизни.
Во-первых, он видел всего “Тарзана”, восемнадцать серий фильма всех времен и народов. Это было потрясающе.
Во-вторых, однажды у него здорово прихватил живот. Как пойманный зверь, он метался в чужом огромном городе, где ходили богатые мужчины и красивые женщины, и мечтал об одном – найти беспризорный куст или любое “очко”, пригодное для исполнения такой древней и такой естественной функции. И не находил. Наконец, не выдержав, он заскочил за полупрозрачную перегородку мужского уличного писсуара и использовал его как унитаз! Он не мог оторваться от этого простого сооружения и чувствовал себя счастливым…
Больше от Сеньки я ничего не узнал о Стокгольме.
Только с того времени у меня твердое мнение, что этот буржуазный город уже давно освоен русскими…
КАК СТАТЬ ИМПОТЕНТОМ
Для этого нужно поверить цыганке, которая по злости и отрицательному назначению тебя „испортит“, „сглазит“, „наведет порчу“ или „сколдует“. Важно поверить - без этого ни одно поганое действо не состоится.
Василий Самойлович С. так и поступил.
В общем-то его начальственное сопровождение трех машин с арбузами на центральный городской рынок большого смысла не имело: в каждой кабине ехали продавец-кассир и шофер-грузчик. Да и торговля шла бойко и вполне успешно. Василий Самойлович ходил между машинами и начальственно следил за порядком. Ему нет сорока, он бригадир в колхозе, человек добросовестный и серьезный. И еще - совестливый, впечатлительный, тревожно-мнительный.
Словно из-под арбузной корки возникла усатая Кармен, с монистами и множеством юбок.
- Дай два рубля, дорогой, всю правду скажу, не бойся...
Василий недоверчиво посмотрел на нее, сработал инстинкт самосохранения:
- Иди дальше, иди.
Но асфальтовая прорицательница упорствовала:
- Мать умрет, вот что скажу. Талисман дам, не бойся.
- Да иди, сказал, иди своей дорогой, чего прицепилась, надо же!
И тут случилось непоправимое.
Она глянула на него своим глазом-крючком (так все ж знают, что глаз порченый) и сказала зло и жестко:
- Стоять у тебя не будет, козел!
И еще грязно выругалась.
Василий Самойлович все понял сразу. Его обдало жаром,
он ощутил беду. Но полностью беда показала себя ночью: никакой эрекции, никакого намека на движение - и осознание полной обреченности.
Так прошел месяц. Он замкнулся, все думал о чем-то своем, в глазах стояла тоска. Однажды жена прибежала с фермы, увидела открытую в сенях ляду и сапоги хозяина внизу. Взметнулась по лестнице на чердак - в петле хрипел без сознания Василий...
Грузовой машиной на сене доставлен в областной центр, в реанимацию, где спустя девять дней был полностью возвращен к жизни и переведен к нам в стационар. Достался мне.
Больной печален, брови в скорбной складке, всем рассказывает историю своего „сглазу“, „чар“, абсолютно уверен в реальности продолжающегося отрицательного действия внушенной ему программы.
Коррекция - нуль. Эффективность медикаментозной терапии - нуль, разве что астения уменьшилась за счет церебропротекторов (интенсивная мозговая „подкормка“) и общеукрепляющего лечения. Лучше других знает о реальности действия цыганкиной суггестии (внушения). Его-то расстройства налицо (точнее - ниже...).
Приезжает доцентесса, советуюсь с коллегами: ничего путного, все больше шуточки. Далась эта чертова прорицательница - и ему, и мне...
Решение подходит сперва предчувственно, потом оформляется в слова и схемы. Если цыганка его „очаровала“, я должен „разочаровать“!
Дальше - дело техники. Проверяю на внушаемость - податлив, как воск. Он уже знает о готовящемся „снятии чар“, но я несколько дней тяну. Чтобы сильнее ждал чуда, иначе что ж за чудо - сразу? Чуда бывают, когда их ждут.
Первый сеанс. Углубляю сон, раппорт*, даю полную программу ожидания снятия цыганкиной программы. Второй сеанс. Полное и безоговорочное уничтожение „чар“ и возвращение потенции. Во внушенном состоянии рисую воображаемую близость, фрикции, оргазм. Очень даже здорово. Не ожидал. Доволен ужасно. Далее еще три сеанса, лечебный отпуск на пару дней. Еще несколько гипнотических сеансов и - пора домой!
Не будь Василий Самойлович таким внушаемым, не было бы и цыганки. Не будь цыганки, не было бы и меня.
Без глупых не было бы умных,
Оазисов без Каракумов,
Есть соль земли. Есть сор земли,
Но сохнет Сокол без змеи.
Сокол - это я. Цыганка - это змея, факт.
Приятно.
ЕЕ ЗВАЛИ
МАРИХУАНА
У него вид горьковского Челкаша: высокий, сутулый, шея, как у варана, - коричневая и вся в глубоких морщинах, неподвижное лицо и совершенно индейский профиль. Зовут Федор, а на самом деле Фаррад. Родом из Бухары. С каким восхищением я смотрел, как он ловко и без усилий раскатывает трехсоткилограммовые рулоны бумаги в нашем крымиздатовском дворе или ставит их на-попа, а мы втроем не могли дать ему ума, и тяжелый рулон мотал нас, дворовых пацанов, куда хотел, пытаясь наступить на пальцы и на пятки.…
Ездил он всегда на “полуторке” с дядей Гвидо Бучарелли, который жил тут же в издательском дворе. Дядя Гвидо был итальянский антифашист, женат на вертлявой и скандальной казачке, а мы любили его за терпение и доброту. Он с Федором возил целые дни издательские рулоны, а нам периодически перепадали стволы для пушек из рулонной основы.
Челкаш не отличался словоохотливостью, все делал молча, только иногда вздыхал и, недоумевая, смотрел на свои руки. А однажды дал мне рубль, литровую банку и послал за вином метрах в десяти за Крымиздатом со стороны Карломаркса. Он, как всегда, расположился с обедом на стоячем рулоне.
Федор пил медленно, не отрываясь, как пьют лошади, допил до конца, проверил дно и отставил банку. А мне сказал:
- Ты слушай.
Знаешь кто в Бухаре секретарь горкома? Это царь, бог, хозяин поднебесья и житель неба. И, конечно, басмач главный, который кого хош казнит, не спросит. А дочка его в нашей девятилетке училась. Ее утром “эмка” привозила, а днем уже у школы ждала. Веселая девочка, шустрая и красивая не приведи встретить.
Так вот, положила она глаза на меня. Я собой ничего был, высокий, в парусиновых брюках и туфли белые, парусиновые, зубным порошком чищенные. Красивый парень, в общем.
А один раз говорит – в кино пойдешь со мной, мне уже билеты взяли? И я ей: конечно – можно. Так и договорились.
Понятно, я на час раньше пришел. По площади хожу неприкаянным, ни сидеть не могу, ни ходить, ни стоять. В чайхану пошел. Чайханщик говорит – травку покури, все пройдет, посмотришь. Я один раз уже курил, никакого результата, одна тошнота и в голове пляска. Ну, здесь у него поосновательнее, кальян, подушки... как их... ястырк Закурил, обалдел Вдруг звон в груди – пора!
Я скорей на ноги, на улицу – Она идет, вся белая, радостная. И я ей улыбаюсь, тоже радость –на всю вселенную. Подошел вплотную, внимательно так посмотрел на нее – и тут меня вырвало!! Прямо на нее, на белое платье, на белую сумочку, на руки, я даже видел, как тело прилипло! Там уже шофер к ней бежит, я в другую сторону – до самого КрымОна в Ташкент переехала сразу. А я в дураках застрял. Как звали? Марихуана, должно быть…
Много лет я был уверен, что ее звали Марихуаной*…
*Марихуана („каннабис“, „план“, „анаша“, „гашиш“, „травка“) - вид наркотического зелья, состоящего из смолы листьев и побегов индийской конопли, одно из самых „простых“ средств для утраты человеческих свойств.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА...
Однажды мой меньший сын Сева на подступах к университетам жизни пошел в школу. В первом классе Сева совершил какое-то тяжкое преступление. Сегодня уже никто в мире не расскажет, что же он такое сделал - забыто всеми. Но тогда...
Он был поставлен перед классом.
А рядом предстала еще одна нарушительница внутреннего школьного режима. Не подельница, а имевшая свой сюжет и „дело“.
Первоклассная их учительница Ася Михайловна рассказала с выражением о возмутительном поведении отступников, распорядилась полным звонкой меди голосом:
- Дети!! Посмеемся! над ними!!
И дети начали смеяться. Было жутко смешно. Они строили рожи, кривлялись, хохотали до упаду.
Сева уже к тому времени получал психическую иммунизацию от глупости - он дома даже не вспомнил эпизод.
А девочка с бантиками постояла, постояла и... написала в колготки.
В ее жизни, уверен, это был судьбоносный момент. В плане невротизации, закомплексованности и энуреза...
ВОЕННЫЕ ИСТОРИИ
...Огромная плоская баржа натужно стучит машинами, медленно переползает Керченский пролив. Вся палуба - эвакуированные, семьи и одиночки, беженцы со скарбом. Какой-то немец, отстрелявшись или отбомбившись, возвращается на базу. На бреющем проходит над палубой, дает всего одну очередь. Что-то невообразимое. Я со страху вставляю голову в какую-то вертикальную вентиляционную трубу. Потом долго не могут оторвать. Несколько дней на лице синюшный обруч от вдавления. (Вообще практика уничтожения беззащитных и безоружных была каким-то жутким стилем военной доктрины, родившейся в ночи разума от идеологии садизма. Об этом чуть дальше.)
* * *
...На каком-то полустанке отстала от поезда Мама – побежала менять платок на еду и не вернулась. Нас в теплушке, кроме других, шестнадцать человек „мешпухи“. Мама маленькая, худенькая, она общий ум и мотор. Поезд отходит. Все растеряны, подавлены, молчаливы. Часов через десять на другом полустанке она догоняет нас с Ведром Борща. Это было Счастье.
* * *
...По шпалам идет толстая девочка-подросток. Она босая. Шпалы покрыты снежком. У нее блестят мокрые голени – алиментарные (голодные) отеки. „Во, дает - даже снега не боится“, - думаю я.
* * *
...Зимняя Секретарка, где-то за Бугурусланом, на Урале. В избе страшно холодно - отстает стена. И все время хочется есть. Меня так и величают - „Кусять“.
* * *
...Одичавшие сельские молодухи заманили в „черную“ баню. Какая-то вакханалия голых тел с визгами и снежными ваннами. Мама нашла, отняла. Те же молодухи, уже летом, организуют в брошенном глиняном карьере мою „женитьбу“. Юная „жена“ - тоже пятилетка -не может взять в толк, как и я, что же требуется. Кто-то из девок смеется, показывает на себе. Память все стерла, не хочет держать.
Почему?
* * *
...Прошло, почти по Стендалю, много лет. Я чуть ли не ежедневно езжу по всяким делам с шофером Василием Антоновичем. Он страдает одышкой, молчалив, много курит. Города не знает, не любит, часто нарушает правила, топорно объясняется с „гаишниками“.
Психиатрическая больница в тридцати километрах от города, машина тихоходная, время есть. Иногда его молчаливая память раскрывается.
Всю войну прошел трактористом в тягловом полку - таскал за собой гаубицы и всякую убойную технику. Работа чаще была ночная, называлась – “передислокация”. Однажды, недалеко от Харькова, эта самая передислокация длилась сутки - ночьи день. К вечеру тело тряслось, стучали зубы. Но нужно было еще укрыться, сделать по уставу маскировку в леску. Уже и звезды высыпали. Кто-то принес весть: рядом девок не счесть, все городские. (харьковских студен ток вывезли на полевые оборонительные работы - это уже потом узнали.).
Самые молодые да храбрые, презрев усталость и робость, пошли знакомиться. Это была пьяная ночь, вакханалия любви и безрассудства, отчаянная по своей безоглядности и чистоте – они ведь все были дети Природы и хотели любить. К рассвету солдаты вернулись в укрытия и уже вмертвую заснули.
А утром налетели убийцы. Они стригли землю и в упор расстреливали из пулеметов молодых и красивых женщин, которым и укрыться было не предусмотрено... Вся авиационная операция длилась минут пятнадцать. Живых почти не осталось.
...Солдаты собирали тела только что любимых своих, окровавленных и растерзанных.
- Свихнуться было можно…
А один-таки свихнулся - Сапельников.
* * *
И еще одна история Василия Антоновича.
...Теплый Кенигсберг в развалинах, по которым уже протоптаны тропки. Тишина и цветочный покой. Склонный более к одиночеству и душевной интроверсии, он бесцельно бродит по горкам и спускам, подолгу сидит на бомбовых и снарядных завалинках, слушает их. Неожиданно чистый детский звоночек: - Дяденька...
Он встрепенулся, сразу пошел на голос.
В траве сидела грустная девочка. Он сел на корточки рядом. - Дяденька..., - повторила девочка, - оторви мне ручку...
У него остановилось сердце. На тряпочке кожи, уже бескровная, свисала ручка, уже и не ручка даже, на что и смотреть было страшно. Он взял ее на руки, и они пошли к госпиталю.
Никогда больше он т а к никого не обнимал.
И уже не обнимет - умер.
Вот такие военные истории. По памяти и для нее.