Александр Галант
Как-то в январе после небольшого снега, который исчез с улиц так же внезапно, как и появился, Бременхафен был согрет весенним южным ветром со Средиземки, пробившимся через Альпы. Дышалось легко и беззаботно, как в детстве весной в морском городе, имя которому Одесса! Мне вспомнилось мое детство и двор, в котором оно прошло... Двор был вымощен серо-голубой сицилийской плиткой, сделанной из застывшей вулканической лавы. Летом от нее веяло прохладой, а зимой она отдавала тепло вулкана. Начиная с ранней весны и до середины осени, утром и вечером дворник Марья Леонтьевна поливала двор из шланга . Летом после восьми утра он наполнялся голосами ребятни, которую до поздней ночи невозможно было загнать в тесные коммуналки с керогазами и шипящими примусами. Первыми во двор выходили мальчишки. Самый старший Соня Папирус. Кожа у нее была белая-белая, вся в веснушках; глаза- огромные и голубые, а руки и ноги - нескладные и длинные. Двор условно был разделен невидимой линией на две половины - на одной играли девочки, на другой - мальчишки. Девочки играли в свои классы и прыгали через скакалку, а мы, послонявшись по своей половине, приближались к их территории. Этому они, конечно, не радовались и шумно выражали свой протест. Особенно Соня. Ребята, конечно, не изгонялись и могли пару раз дернуть Соню за ее знаменитую косу. „Рыжая камбала, тебя кошка родила...“ Она обижалась. Однажды я тоже не удержался и даже не дернул, нет, а так, только коснулся ее косы... Она разрыдалась и побежала к маме. - Меня Алька дергает за косу и дразнит... - Какой Алька?- спросила ее мама, растягивая слова на пару кварталов. - Это что, тот малахольный, у которого отец недавно на футболе погнался за судьей? Этот „разговор“ потянет лет на пять. А теперь его выродок тянется до тебя, пусть ему отсохнут его ручки... - Не, не тот, это наш, напротив. - А, внук мадам Берг! Обращение „мадам“ было очень популярным в нашем городе. Потом оно звучало реже. Уверенно пройдя через лестничную площадку Сонина мама зло и длинно позвонила. Дверь открыла моя бабушка. - Что случилось, мадам Папирус? Какой пожар заставил вас давить на несчастную кнопку? - Она еще спрашивает, что случилось! Это хуже пожара! Это хуже войны! Это хуже холеры! Вы, мадам Берг, даже не знаете, кем вырастает ваш внук! Он вже настоящий насильник. Он с утра замучил мою Сонечку, он ей обдергал всю косу, которой вы не сыщете во всей Одессе! А моего кота Бобку? Вы думаете, я не догадываюсь? Я таки-да догадываюсь - он вчера дал ему такого щелкунчика, что бедное животное еще сегодня не притронулось к бычкам. Он их так любит, больше чем вы своего бан-дита , чтобы ему... Бабушка начала помаленьку закипать. - Откуда вы знаете, как я его люблю? Откуда вы знаете про кота? А бычки? Они таки-да могут быть несвежими. Коты неглупые животные, они себе не враги и не будут отравляться, как некоторые после неудачных романов! - Мадам Берг! Не делайте мне с утра беременную голову. Я прошу, я, наконец, требую, - поговорите со своим налетчиком, а то я поговорю с участковым! Чтоб я таки жила, что я поговорю! И тогда он станет еще одним клиентом для воспитательных пансионов. А? Я не права! Бабушка тут же призвала меня домой и долго разъясняла, как себя вести с девочками, со взрослыми, с котами. Ни Бобку, ни других котов я не обижал, мог только погладить или вынести им чего-нибудь съестного, но это не принималось во внимание. А разве я дергал за косу? В тот день во двор меня больше не пустили: я был наказан. ... Потом двор начал меняться, и не в лучшую сторону. Сняли сицилийскую плитку и залили двор асфальтом. Летом он плавился от жары, зимой- трескался. Дальше- больше. Асфальт разворотили и вытащили старые керамические трубы, покрытые блестящей коричневой глазурью. И хотя они были старые - выглядели новее новых чугунных. Трубы в первые же месяцы дали течь, и опять во дворе рыли траншеи... Жильцы умирали, менялись, уезжали. Первыми уехали близнецы Шурик и Лёнчик, потом настал черед девочек. Последней уезжала Соня. Она уже не носила огненно-рыжей косы, стала блондинкой с короткой стрижкой. У нее была большая дочь с косой и огромными голубыми глазами... Уехал и я...Теперь мы живем по разные стороны Атлантики. Девочки - на Восточном побережье Америки: Соня - в Бостоне, Ира - в Нью-Йорке, Слава – в Майами. Я живу в Германии, на Северном море, которое является естественным продолжением океана. В ранние часы, еще до восхода солнца, океан спит. Он гладкий и такой же серо-голубой, как сицилийская плитка, покрывавшая когда-то наш двор. ... По одну сторону - девочки, по другую – мальчишки, и порой кажется, что это не океан в часы затишья, а наш двор, растянувшийся между двумя континентами, и... вот -вот я услышу веселое щебетанье девочек и пройдусь по только политым плиткам моего детства... “Тот” Яша и “тот” Коля Что может быть тоскливее субботней очереди в баню после обеда, когда сотня людей хочет смыть с себя налет недельного энтузиазма, а заодно помыться и попариться. Мужская очередь начиналась в вестибюле первого этажа и, растянувшись по лестнице, ведущей на второй этаж, обогнув по периметру зал ожидания, медленно запускалась в общую баню по улице Ленина, которую одесситы неизменно называли Ришельевской. Говорят, что Владимир Ильич тоже любил попариться. Возможно, по этой причине на центральной улице и обосновалась новая баня. Для меня важно было другое - я жил неподалеку. конце очереди. Я вспомнил о купленой газете. Пожилой сосед, стоящий впереди, слегка приподнял шляпу и вежливо спросил: - Молодой человек, у вас свежая газета? - Да. - Не, молодой человек, я вас спрашиваю, у вас действительно очень свежая газета? - Да, очень свежая,- ответил я. - Ну, и что там пишут? - Призывают готовиться к очередной битве за урожай, восхваляют героический труд судоремонтников и продолжают разоблачать сионизм. К моему плечу кто-то притронулся. Это был пожилой человек, стоящий сзади. - Простите, молодой человек, я хочу вас тоже спросить. Он на секунду замялся. -Я хочу вас спросить, а ...погромов не будет? Я хотел ответить, что в газете об этом ничего не сообщают, но еще один мужчина, стоящий возле нас, быстро, как это умеют делать только в Одессе, вопросом на вопрос, спросил пожилого: -А что, вам без погромов скучно? -Нет, я этого не хотел сказать! Я просто вспомнил, как моя покойная мама, оплакивая тетю Цилю, убитую слободскими в девятьсот пятом, говорила, что все начиналось со статей в газетах. В это время к нам повернулся красный, высоко стриженный, толстый затылок, который стоял за два человека впереди, и сурово пролаял: - Что пишут? О чем пишут? Сравниваете те газеты с нашими! Уже скоро русскому человеку места не будет даже в бане! Эх, вождя на вас нету. А жаль! Лет пятнадцать назад загрузили бы вас в товарняки и вперед в тундру к оленям. И никаких бы вопросов не было! На нем были военные ботинки и защитного цвета брюки из добротной ткани с малиновым кантом: войска внутренней службы...Из бывших... На лице пожилого отразился испуг, и он, слегка заикаясь, сказал: - Вы нас заочно почти записали в сионисты. А я, между прочем, воевал не за идеи сионизма, а за Советскую власть и никому не позволю... Он сглотнул и расстегнул ворот рубашки. Из очереди ему сказали: - Не надо так волноваться. Им ничего не докажешь! Не знаю, чем бы это кончилось, но тут на втором этажевозник шум, крики. По лестнице, ловко протискиваясь сквозь очередь, быстро спускался банщик. Он скрылся в помещении администратора. Через несколько минут, поднимаясь обратно, объяснил: –Несчастный случай! Через пятнадцать минут наверх поднялись три белых халата с носилками, за ними два милиционера и невысокий молодой мужчина: серое пальто и черная папка. Вскоре санитары снесли вниз носилки с крупным стонущим мужчиной. Его обожженное лицо было смазано толстым слоем жира, на носу выделялась черная большая бородавка. Спустя какое-то время показались милиционеры с человеком в сером пальто. Между стражами закона шел спокойный молодой парень с распаренным лицом. Рядом со старшим наряда плелся невысокий юноша, почти мальчик, с большим носом: Яша Хусид, мой хороший знакомый. Впрочем, и того, кого вели милиционеры, я тоже знал. Это был король Канавы* - Коля Ветренко. С Яшей я познакомился в кружке радиоэлектроники на Станции юных техников, что по улице Троицкой. Нас приняли туда с испытательным сроком, так как в шестом классе физику еще не изучали. Мы очень старались, и нас оставили. Яшу все очень полюбили. Он был младше меня на год, в школу пошел шести лет. Его недетский ум и прилежание сделали свое дело: Яше стали поручать самую серьезную работу, а он еще находил время помогать ребятам. Помню, как Яша сделал чуть ли не карманный радиотелефон. И это - в середине шестидесятых! Когда я учился в девятом классе, мы встретились с ним в физико-математической школе при университете, а затем на областной олимпиаде по физике. Я тогда занял третье место, а Яша - первое. Затем нас свел вместе вступительный экзамен по физике, когда мы поступали в институт связи. Для обладателей больших носов это был жестокий экзамен, так как экзаменатор, а вернее экзекутор, Дмитриев очень их не любил. Он старался перевыполнить “план по отстрелу пятого пункта”. Особенно Дмитриев не терпел талантливых ребят. На них у него был нюх. - Яков Давидович, - вежливо сказал Дмитриев, после ответа Яши на вопросы билета, - вы еще не доросли до института. Ответы ваши сложные, путаные, пыль в глаза. Но, главное, вы не раскрыли суть вопроса. Два. Придете на следующий год. Спустя минуту, к Дмитриеву подошел его младший коллега и сообщил “результат”: он поставил Штильману двойку. Дмитриев улыбнулся: - Я тут тоже одному... устроил баню. На его носу победно восседала большая черная бородавка. Я хорошо слышал этот короткий диалог, сидя за первым столом. Следующим Дмитриев вызвал меня. А в это время Яша пытался выброситься из окна высокого третьего этажа. Случайно это заметил какой-то парень и мертво схватил его, не пуская в потусторонний мир. Потом Яшу отвели домой. Родители были на работе и его передали соседке тете Гале Ветренко, кратко рассказав о случившемся. Тетя Галя напоила Яшу отваром из трав, уложила на кровать, приговаривая: - Та шоб воны подохлы. Та хиба ж можно так чыплятыся до людыны, шоб их бис прыбрав! ...Дмитриев поставил мне, как он выразился, “дышащую на ладан троечку”. *Название припортового района ОдессыНо, главное, Дмитриев после Яши на какое-то время унял свою кровожадность. С Колей Ветренко, сыном тети Гали, я был знаком через Яшу, который подружился с ним - несмотря на разницу в возрасте и несхожестью во многом другом. Однажды темным зимним вечером Яша возвращался со Станции юных техников дмой. Дом его находился в глухом месте, именуемым Канавой. Яшу стал преследовать сильно подвыпивший жлоб. Возле самого дома жлоб почти догнал Яшу, который уже выбился из сил. В это самое время домой возвращался Коля. Жлоб, почувствовав прилив интереса и что-то родственное, предложил на пару поразвлечься. Коля как бы согласился и, шагнув навстречу, подсечкой сбил его с ног. - Чего он к тебе пристал? - спросил Коля Яшу. - Форма носа не понравилась, - ответил Яша. - Слушай, кореш, это же жид... Ветренко мгновенно повернулся. - Ты еще здесь? А ну, по бэкицеру сделай вид, что тебя ищут. И если я тебя не то что у нас на Канаве, а где-то в городе встречу, то я с тобой так развлекусь, что твоя фотография станет негативом. Жлоб на карачках медленно отползал в сторону. ...Уже потом Яша, узнав, что у Коли не ладится с алгеброй и он может остаться на второй год, так его подготовил, что Ветренко на экзамене по математике сильно удивил учителя... Шли годы. Яша стал гордостью физико-математического факультета. Перед окончанием учебы, когда подошло время распределения, к ректору обратился заведующий кафедрой физики профессор Осадченко с предложением разрешить оставить в аспирантуре Хусида - отличника, автора научных статей в различных сборниках и журналах. Ректор хмыкнул и спросил у профессора: - Иван Максимович, как вы считаете, сколько нужно синагог такому городу как Одесса? - Я точно не знаю, но, кажется, в городе одна действующая синагога. - Правильно, дорогой мой, и достаточно. Поэтому не будем в нашем университете имени великого русского ученого Мечникова создавать ее филиал. - Так ведь Илья Ильич Мечников сам по происхождению еврей,- осторожно возразил Осадченко, - и, чтобы добиться успеха, вынужден был перейти в православную веру. - Не знал, -нахмурился ректор. - Было неплохо переименовать... Впрочем нет, не надо, это может быть неправильно понято. А ведь нам, любезный Иван Максимович, надо иногда выезжать за границы отечества… Профессор хотел уже откланяться, но ректор вспомнил, что через две недели прилетает научная делегация из Франции и для ее встречи уже создана комиссия. - От физического факультета в нее включены вы, Иван Максимович, и Ройтман. С обкомом согласовано. Яша был распределен в захудалое село самого дальнего района Одесской области. - Ну что, мой юный друг, будем просвещать народ. Физика нужна народу, – напутствовал Яшу проректор по учебной работе. Он отработал в деревне три года, преподавал физику и математику. Его полюбили, и когда он уезжал, провожали всем миром. Пришли и жители соседних деревень, дети которых учились у Яши. - Опять какого-то алкаша пришлют,- вздыхали селяне. - А ведь у Хусида дети стали поступать в институты. А то, що вин яврей, так то у кого якэ горе. Яша пытался устроиться в Одессе. Никуда его не брали. И Яша решил ехать. Незаметно подошли проводы. Было грустно, как на похоронах. Уезжал “тот” Яша. Под конец мы остались втроем: Яша, Коля и я. Был почти час ночи. Коля в тот вечер много пил и сейчас, вновь разлив по стаканам “Московскую”, хотел что-то сказать, как вдруг во дворе раздался звук падающего предмета. Коля вскочил со стула, погасил свет и кинулся к окну. Мы - за ним. Во дворе в грустном хороводе осенних листьев валялась потревоженная порывом ветра бельевая палка, раскачивалась опустившаяся веревка с парусившимся бельем. Коля, немного успокоившись, показал в сторону слухового окна чердака. Там красной точкой обозначилась сигарета невидимого курильщика. Мы вновь сели за стол, но свет не зажигали. Коля выпил и, чуть закусив, спросил нас: - Кто это мог так поздно курить, да еще на чердаке? - Не знаете? Так я вам скажу. Это бывший пособник полицаев Капустюк, сдававший во время фашистской оккупации евреев. Ну, а теперь он закладывает ментам блатных и следит за отъезжающими евреями и теми, кто их навещает, провожает. - За нами? - озадаченно спросил Яша. Я тоже задал вопрос: - Неужели власти не знают о его прошлом? Коля удивленно посмотрел на меня: - Ты что, не догоняешь? Еще как знают. Мы выпили. Коля продолжил: -А ведь Господь Бог, правда, не очень часто, нашими руками наводит справедливость. Как с этим гицелем Дмитриевым в бане вышло. Слышал, что он сейчас находится в дурдоме на Слободке. Каждый день санитаров утомляет: - Покажите мне евреев. Я им неуд по физике поставлю. Мы засмеялись. Потом Коля уже вполне серьезно продолжил: - Из-за таких люди уезжают. Это из такого города! Вот и Яша... Я чувствовал, что сейчас можно спрашивать о чем угодно, и не удержался. - Говорят, Коля, что твоего отца спасла одна еврейская семья, когда был голод на Украине? - Рассказывали. Батько до сих пор каждый божий день их вспоминает - дядю Абрашу и тетю Фиру. - А как это было, Коля? - спросил Яша. - В тридцать третьем, когда Сталин решил уморить голодной смертью крестьян на Украине, в селе отца уже почти никого в живых не было. Его батько помер голодной смертью, а мать шаталась от ветра и понимала, что единственный сын восьми лет не сегодня, так завтра тоже помрет - кожа да кости. Написала она тогда записку, приложила метрику, дала последний кусок хлеба из отрубей и закляла его идти на станцию и там ночью пробраться в какой-нибудь поезд. Перекрести- ла сына и померла в надежде на его спасение. Батьку спасли люди добрые, когда он ночью пробрался мимо отвернувшегося солдата в поезд “Харьков-Одесса”. Всюду на станциях стояли заградительные отряды - стреляли без предупреждения, кто близко к поезду подходил. Так вот, постучался отец в первое попавшееся купе. Сил у него почти не было. Он протянул молча записку. Там было написано: “Помирає дитина з голоду. Рятуйте його, люди добрi. Його батько вже помер, а я до ранку тєж до нього вiдправлюсь. Хай вам щастить та Бог бережє. Марiя” Эта записка до сих пор хранится у бати. Ее сохранила тетя Фира и после войны отдала ему. Дядя Абраша был врачом и очень осторожно по ложечке начал кормить батьку. По приезде в Одессу он отвез его в Дофиновку к знакомому рыбаку , которому не так давно сделал операцию. Тот приютил отца. Дядя Абраша приезжал к нему почти каждый день, а тем временем за большие деньги выправил документы задним числом об усыновлении. Потом они поменяли квартиру на другой район и лишь тогда забрали батю к себе. Перед самой войной ему исполнилось шестнадцать. Стал вопрос о паспорте. Батько просил, чтобы ему дали двойную фамилию Ветренко-Гольд, но дядя Абраша сказал, что это ненадежный вариант. Сегодня евреев никто не трогает, а завтра - кто знает? Как в воду гляде Началась война. Дядя Абраша отправил на восток тетю Фиру с батей , а сам пошел на фронт. Оперировал на передовой и погиб, когда фашисты напали на госпиталь. Он стрелял в них до последнего...Потом батько пошел за него мстить. - А тетя Фира? - осторожно спросил я. - А тетя Фира так и осталась в Алма-Ате. Батя ее сто раз просил переехать к нам. А она ни в какую. Говорит, что в Одессе ей каждый уголок будет напоминать Абрашу. Батя в этом году к тете Фире ездил, ремонт делал. - Коля,- спросил я, а если твоего отца спасли бы не евреи, как бы ты к ним относился? - Не знаю,- ответил он. - Думаю, что слабых все равно бы защищал. Не люблю несправедливости. - А почему ты не занимаешься? - Занимаюсь. Уже на втором семестре на курсах английского языка. Я тоже хочу свалить. Туда, куда Яша. Здесь никогда справедливости не будет... На следующий день мы попрощались с Яшей у поезда “Одесса-Львов”. Коля ему сказал напоследок: - Батько советовал ехать до Канады, там не пропадешь! В глазах у Коли стояли слезы. Эммиграция нелегкая штука, даже для таких, как Яша. Он попал в Канаду, в Торонто. И начинал электриком в супермаркете, потом работал лаборантом в школе, улучшил язык, стал преподавать там физику. Потом перешел ассистентом в университет и через несколько лет стал самым молодым фут-профессором, то-есть полным профессором. Это был “тот” Яша. Через какое-то время он выступал с докладом на международном конгрессе физиков в Лондоне. В зале была советская делегация, одним из членов которой был профессор Осадченко. Он не решился сразу подойти к Яше на конгрессе, а только на улице в густой толпе, убедившись, что “ученые” в штатском пошли в другую сторону. Они обнялись. - Не жалеете, Яков Давидович, что ректор не оставил вас тогда в аспирантуре? – лукаво улыбаясь, спросил Осадченко. - Что вы, Иван Максимович, я ему благодареню * * * И вновь шли годы. Коля достиг берегов Канады и встретился с Яшей! Это был “тот” Коля. Но об этом я расскажу в другой раз. |